Запад, уничтоживший СССР методами идеологической и психологической диверсии, перед которой оказались бессильны даже руководители полу-мира, почему этот Запад теперь должен делать ставку на военную войну?
Его войска размещены в каждом супермаркете, в каждом банкомате и в головах потребителей.
Элиты ряда крупных стран на периферии Мира Эгоизма, не желающие довольствоваться ролью статистов, оказались в назревающем конфликте в невыгодном положении. Сам же этот конфликт может, и со временем обязательно будет назван Третьей Мировой Неуправляемой и Бессмысленной Войной. Если только не будут обнаружены смыслы и способы Победы.
Бессмысленной эту войну делает пока (!) то обстоятельство, что конкурирующие в нем стороны эксплуатируют одну и ту же экономическую модель. А именно, обменивают вмененные в сознание людей ценности, играющие роль «денег», то есть не золото или серебро, не раковины каури, а цифровые файлы, на такие же вмененные людям «потребительские» ценности, - не те, в которых некие абстрактные и «всегда бывшие» Homo Sapiens нуждаются от века, а то, что конкретным, выращенным для целей данной экономической модели людям, вменили в качестве их «желаний».
В первом приближении такое экономическое поведение напоминает уверенность наркомана в том, что ему нужна «доза».
Во втором приближении без спроса на «дозы» желаний рухнет цивилизация желаний.
Глобальное управление.
Соперничают две группы. Одна из них, господствующая, создает только цифровые файлы денег и желаний, другая же наполняет эти файлы разнообразной материей и трудом, довольствуясь лишь крошечными дозами счастья.
Статистика поможет понять соотношение сил. В первой группе 4 % населения мира потребляют 40 % мирового производства товаров и услуг. Вторая включает в себя 15 % населения, производящего 30 % этих товаров и услуг.
Но система одна на всех, и потому победа в этой войне означает победу самой системы, не справедливой и не имеющей отношения к реальности.
Принципиально важно то, что все потенциальные участники Бессмысленной войны являются рабами Системы. Оставлю ее пока без названия, ограничившись описанием основного феноменологического свойства, предложенным мной выше.
Неуправляемым будущий конфликт делают другие искажения, вносимые Системой Х в сферу духовных ценностей.
Реальным «золотом» духа является любовь, различные виды любви. К женщине, детям, друзьям, родине, богу или даже обожание правителя – все это манифестации реальной человеческой потребности в объединении. Но наркоман любит только «дозу».
А поскольку глобальное управление не производит ничего, кроме этих «доз», будь то в виртуально-денежной или виртуально-вещной форме, то оно не ищет любви. Необходимая для военных действий мобилизация человеческих ресурсов осуществляется через продажу ментальных продуктов ненависти. Главным образом, к тем, кто подписался на другой ментальный продукт, или аналогичный, – но производства другой фирмы. Война является имманентным свойством системы, вращающейся вокруг виртуального потребления таких продуктов. Любовь не производится, эмоциональный голод удовлетворяется ненавистью, ненависть ведет – ну, да, к Темной Стороне. Куда же еще?
Идея торгового обмена реальными ресурсами исчерпала себя и подменяется игрой с нулевой суммой между валютными блоками. Самосознание личности – это главное достижение эпохи Модерна, покоившееся на, казалось, незыблемом фундаменте шедевров писательского реализма и философского идеализма, ныне отвергнуто в пользу животных рефлексов толпы, управляемой сигналами центров психологической войны, количество которых все множится.
Человечество напоминает собаку Павлова, вот только где сам… Павлов?
Мы на пороге глобальной войны, которая будет вестись одновременно в кредитно-финансовой, ментальной и военной сферах. Войны, в которой изначально неясен ее смысл. В которой военные решения будут принимать все участники глобальной цифровой сети и – никто, поскольку Сеть это Никто.
Ее прообраз уже воплощен в компьютерной стратегии Total War™, с той лишь разницей, что из реальной Total War™ не будет выхода, поскольку эта реальная игра есть твое и ничье глобальное сознание, а в нем нет переключателей. Поскольку твой противник – ты сам.
Ты можешь поначалу принимать все в шутку, но втянувшись, начинаешь ненавидеть нарисованных человечков, нападающих на твои нарисованные города. Поскольку смысл игры состоит в самой игре, управлять ею невозможно. Управление компьютерной игрой представляет собой лишь переход на новые уровни мастерства той же игры, а когда они будут исчерпаны, также возможность покупки новой версии.
Реальная Неуправляемая война на местности будет вестись до последнего игрока. Когда будет исчерпан и этот ресурс, возможно, роботизированные военные системы найдут способ перейти на следующий уровень уже без нас.
Российское руководство, судя по той настойчивой осторожности, с которой оно выверяет свои шаги на международной арене, осознает, что «предотвращенная схватка – это выигранная схватка». Это понимание заслуживает уважения. Российское общество – как ни стараются манипуляторы сознанием – не полностью заражено ненавистью. Акция «Бессмертный Полк», собравшая миллионы участников, была манифестацией любви. То, что люди в России сохраняют способность любить, также заслуживает уважения.
Но мы живем в открытом мире. Как долго еще Россия сможет удерживать ее поле влияния от необходимостей, навязываемых этим миром?
Мы уже ясно видим, что в этом мире что-то не так, очень давно и глубоко не так, как надо. Оборона не заменит наступления, рано или поздно придется предложить этому миру лекарство.
Предыстория болезни занимает уже несколько столетий. Мы же попытаемся втиснуть диагноз в относительно короткий текст.
От статуса к контракту.
Современное общество невозможно описать без понимания того, чем оно было до «современности».
Началом современности было слово, а именно «stato» Макиавелли, явленное читающей публике в «Государе» в 1532 г. Stato – это государственный аппарат министров, чиновников, советников, прочих должностных лиц, все то, что в современном языке называется центральной администрацией. Государь не должен допускать того, чтобы политическая власть в стране находилась еще в чьих-то руках; он обязан концентрировать ее всю только у себя. Если слово появилось в середине XVI в., могло ли до появления слова уже быть то, что оно обозначает? Государство?
Его и не было. До введения stato во Франции век спустя, «гугеноты чувствовали себя хозяевами в государстве наравне с Вашим Величеством, вельможи вели себя так, словно не были подданными Вашего Величества, а наиболее могущественные губернаторы – так, будто являлись самовластными правителями у себя в провинциях». Получается, Франция была, но не как «государство», а как что-то иное.
Как же она могла оставаться целым, Францией, считаться королевством, причем, одним из ведущих в Европе?
Теория Фердинанда Тённиса рассматривает два типа мироустройства: Gemeinschaft до эпохи Модерна, и Gesellschaft – после, в современную эпоху.
В переводе на русский язык: община и общество. Содержание этих понятий описано у самого Тённиса и еще во множестве других работ, включая мои лекции. Ради экономии времени, обращу внимание лишь на суть дела.
Общины и общества применяют две принципиально различные системы социальных измерений.
Общины – статусную систему. Общества – контрактную.
Например, статусная система измеряет труд в днях. Это хорошо известная из российской истории барщина. Или советская система трудодней. Сколько на самом деле усилий затрачено в ходе трудового дня, и к каким количественным результатам это привело – Бог весть! У справного работника будет один результат, у нерадивого – другой. Но общину как целостность это не интересует, поскольку труд ее участников обеспечивает некие фиксированные – тем же статусом! – коллективные потребности. Например, чтобы всем нам, справным и нерадивым, вместе пережить зиму. Если не хватает – на глаз, тогда «всем миром навалимся», и как-то переживем.
Контрактная система, с другой стороны, равнялась бы оброку. Оброк – это некое количество (денег, продуктов), предназначенных для индивидуального пользования, паек, который можно забрать с собой. А вот статус с собой не заберешь.
Переход на количественную систему измерений говорит о том, что участники процесса нацелены в нем на удовлетворение индивидуальных желаний. За рамками контракта весь табачок врозь.
В статусной системе нет ничего личного – барское и крестьянское имеют смысл лишь как роли общественного спектакля, повторяющегося изо дня в день, разыгрывающегося на одной и той же сцене, перед одной и той же зрительской аудиторией, совпадающей с составом актеров.
Если же в таком спектакле появлялся новый человек, это становилось сюжетом литературного шедевра. Например, «Возвращение Мартена Герра» такую именно коллизию и описывает.
В дыму Тридцатилетней войны круг задач, стоявших перед общиной, существенно расширился, ее управленческая система рушилась под напором прибывавших с полей Фландрии искалеченных Мартенов Герров. Перевод Gesellschaft как общества маскирует суть новой системы, где исчезает непосредственное чувство природной близости, где каждый атомарный элемент оказывается чужаком другому элементу, где каждый божий день разыгрывается новое представление и репертуар на завтра не известен даже режиссеру и где базовым принципом рациональной рефлексии становится количественное измерение личного пайка.
Рефлектирующей разумной стороной гезельшафт является Stato. И только оно. Государство придумывает сами контракты и социальные роли, вмененные их носителям. «Предприниматель», «налогоплательщик», «военнообязанный», «гражданин», «избиратель» - все это искусственные социальные роли, придуманные для целей государства, в противовес всему тому, в чем государство не нуждается и что оно не способно измерить: «толковая жена», «заводила», «справный хозяин», «бывалый солдат», «умный ученик», «недоросль». С точки зрения государства, таких качественных характеристик не бывает, поскольку само оно способно оперировать только количественными. Налогоплательщик А заплатил 100 налога, Б – 200, В – ничего не заплатил. Вот и вся разница. Создал ли А что-то разумное, доброе и вечное, или это сделал В – системе не ведомо.
Конечно, пройдут века, прежде чем либеральные государства доведут систему до полного абсурда: не папа и мама, а родители мужского и женского пола. Однако абсурдность гезельшафт проявилась уже при его рождении двояким образом.
Во-первых, система резко снизила сложность социального анализа. Стихия человеческого природного леса, при всем при том, что она была бездумной, методом проб и ошибок производила более точные и тонкие вычисления.
Например, в разных регионах Франции одна и та же пинта пива наполнялась по-разному: от 0,93 до 3, 33 л. Это наполнение зависело от количества производителей, популярности напитка, местной культуры, качества воды, доступности привоза и еще сотен причин, о которых мы не знаем. Лес это мог вычислить так, как удобно человеку, живущему в данном месте. Каким образом? – Мы не знаем, как. Нет такой математики.
Но для целей налогообложения такое положение крайне неудобно, если налог начисляется на пинту. Соответственно, налог может оказаться слишком высоким, чтобы кто-то продолжал производить божественное и уникальное сен-ан-монтаньское, и слишком низким для ширпотреба, которого и так много. Сотни форм человеческой культуры исчезли под напором унификации. В старом Брюгге проживало около 2000 профессиональных кружевниц, но было известно в том же месте примерно 400 стилей кружевного искусства. Значит, все эти школы были очень узкими, уникальными даже для столицы фландрских кружевов, расходившихся по всей Европе. Разорить одну-две семьи налогами, означало лишиться одной из вековых традиций навсегда.
Именно это и случилось с очень многими вековыми традициями.
Во-вторых, контракт может быть абсолютно произвольным. Описавший эту систему Тённис – старейший профессор своего университета, не просто чистокровный немец, но и гордость немецкой науки, изгнанный из нее нацистами, был одним из первых, кто не вписался… в условия их нового контрактного государства. За ним последовали еще очень многие уникальные умы.
Но государство Модерна точно так же «регулировало» абсолютно все прочие отношения доставшегося ему общинного леса, размахивая топором как лесоруб на делянке.
В итоге в лесу наступила тишина, а сам он превратился в лесопитомник. Говорить о человеке можно теперь с долей условности, примерно так, как мы говорим о генно-модифицированных организмах, что они «тоже» организмы.
От экономики к хриматистике.
Безмысленные общины, поскольку они состояли из живых природных организмов, свою хозяйственную деятельность вели ради удовлетворения потребностей. А мы?
А мы – ради удовлетворения желаний.
Чтобы почувствовать разницу, нужно открыть русский «Домострой» и почитать, что такое потребности. Там все конкретно указано – соленья, варенья, и что когда заготовить и подать на стол. Что в постный день, что в скоромный. Что носить зимой, а что летом. А что там не указано, так то и не потребно.
Экономика по Ксенофонту, Аристотелю, Фоме Аквинскому и Сильвестру – это домостроительство. Что не относится к домашнему быту, то не экономика.
Другое дело – хриматистика, создание богатства. Хриматистикой занимались купцы, стоявшие вне общин, проводившие большую часть жизни вне дома, жившие – как это было принято в итальянских stato, не с женами, а с гетерами, понимавшие брачные отношения как денежный контракт, что позволяло клану в целом не дробить клановое богатство.
Классики эти два занятия четко разделили.
Хриматистика имела сравнительно узкую сферу применения. Удовлетворяла редкие, чаще всего, властные потребности. Или рассматривалась как форма военного соблазна. Или развивалась в специфических условиях скупки краденного – у викингов и наших предков, руссов, деливших между собой Балтику и что там плохо лежало, или в окрестностях папского Рима, предъявлявшего большой спрос на предметы роскоши, или на путях доставки эксклюзивных товаров – шелка, пряностей и т.п. Желая разрушить самодостаточные общины – вначале, а затем, руководствуясь соображениями создания техносферы, государство постепенно заменило экономику хриматистикой.
Ее торжество на Западе и подмена ею экономической деятельности, возможно, не состоялась бы без вмешательства Эдварда Бернейса – в некотором смысле великого реформатора Америки и всего западного мира, поставившего перед корпорациями задачу создания «культуры желаний» и придумавшего public relations. Сегодня его имя незаслуженно забыто, но постоянным слушателям моего курса истории мысли оно знакомо.
Благодаря технологиям «культуры желаний» Система обрела свои законченные формы. Теперь это был не просто природный лес, очищенный от «нежелательных» элементов, а лесная плантация, исключающая наличие рядом с ней каких-либо природных объектов, автономная от природных потребностей, заменившая их «желаниями», придуманными корпоративным психоаналитиком.
Но один природный объект все же оставался нетронутым, заимствованным в «снятой форме» из природного леса – сами эти разбойничьи корпорации, исповедовавшие хриматистику или попросту капитализм. Капиталисты были приглашены на государственную службу, в них нуждались как в средствах слома прежнего статусного миропорядка, однако, после того, как он был разрушен, потребность в «природном» капитализме с его «духом» предпринимательской инициативы исчезла.
От капитала к электронному сигналу.
Условной датой окончательного торжества Системы над природным человеком и датой конца капитализма можно считать 1983 г., когда возникло понятие «виртуальная реальность». Для нас важен не тот аспект, который в виден с первого взгляда и даже пропагандируется: возможность безграничного общения – вот с кем, только? С другими сигналами. Но это лирика.
А проза жизни состоит в том, что богатство теперь – это тоже совокупность электронных сигналов. Кто их генерирует? – Государство.
Манипулируя электронными файлами, государство способно нищего сделать богачом – но вряд ли станет этим заниматься. А вот то, что оно любого богача может сделать нищим просто кликом мыши – это, как говорится, научный факт.
Нет файла – нет проблемы.
Благодаря Бернейсу государство обрело власть над желаниями людей, а благодаря технологиям виртуальной реальности получило способность создавать виртуальные средства удовлетворения этих желаний. Итогом стало рождение Западнизма – более подходящего термина мне измыслить не удалось, чтобы назвать Систему по ее имени. Поэтому я заимствовал слово у А. Зиновьева.
Западнизм это не тотальный контроль государства над чем-то внешним по отношению к нему: капиталом, рынком, обществом и т.п.
Это государство, ставшее всем этим сразу, это всеобъемлющий лесопитомник, замятинское «МЫ», тотальная искусственная форма жизни. И, разумеется, тоталитарная по способам самовоспроизводства. Все ее «живые» элементы снабжены штрих-кодами того или иного рода уже при рождении. Более того, они и рождаются в связи с необходимостью присвоения каким-то объектам новых штрих-кодов, созданных Системой. Создан файл – создается под него и человек.
У нас эту технологию освоили системные либералы, правда, им в Системе доступна только операция удаления старых советских файлов. Тем самым успешно сокращается и население. На Западе удаленные на его периферии файлоединицы воплощаются в новых деторождениях и, особенно, в притоке иммигрантов. Выглядит это так, будто биологические объекты послушно следуют за электронными указателями. Переместили метку, скажем, в США (в форме курса обучения языку, рабочей вакансии или социального пособия), туда же и человек перебежал. Переместили метку «аплодисменты» на Украину, туда и Макарко, шевеля лапками. Примерно как это происходит с радиоуправляемым тараканом. Ну, это анекдотический случай, конечно, но тоже показательный. В случае с Макаркой особенно хорошо видна солидарная работа творцов желаний и творцов виртуальных денежных сигналов. Очень солидарная и очень качественная работа.
Не могут не забавлять, в этой связи, настойчивые попытки создания каких-то еще «искусственных роботов». Возможно, особенности психики уже имеющихся роботов стимулируют у них подобные навязчивые идеи.
Сильная сторона Западнизма и его уязвимые места.
Одной из непреложных истин марксизма является концепция прогрессивного общественного строя. В историческом соревновании социальных систем победа достается более прогрессивной из них. В истории мы действительно не знаем примеров обратного: победы варварства над прогрессом. За исключением поражения СССР в «холодной войне» с Западом. С Западнизмом.
Чем же объяснялось это поражение?
Система генерации желаний заставляет людей хотеть приобретать конкретные товары. (Шаг А) И оказывается, что это именно те товары, которые можно купить, в конечном счете, на Западе, за генерируемую на Западе валюту. (Шаг Б) Суть Западнизма состоит в господстве как над сознанием людей, так и над деньгами. Появление виртуальных денег сделало эту систему почти непотопляемой в ее финансовом аспекте.
Но ключевым фактором является именно господство над желаниями потребителя. (Шаг А) Желания потребителей во всем мире выступают в качестве обеспечения долларовой денежной системы инвестирования в производство предметов такого потребления. Доллар не нуждается в ином обеспечении, пока сохраняется желание приобретать долларовые товары. (В частности поэтому мне представляются сомнительной политика наращивания «золотого запаса». Если только она не преследует каких-то иных целей, помимо «сокрушения доллара», о котором трубят пропагандисты.)
Советизм не обладал рациональной научной системой управления потребительским сознанием такого рода, какая была создана на Западе. Тогда как декларируемые Советским Союзом идеальные цели лежали в русле создания Gemeinschaft более высокого уровня, реальная управленческая система советизма копировала худшие приемы Gesellschaft – системы нижестоящей. Вот почему СССР потерпел поражение.
В наши дни Западнизм качественно не изменился в том аспекте, который важен для данного анализа. То есть, нисколько не ослаб в механизмах своей глобальной власти. Поскольку все или почти все потребители в мире подвержены влиянию системы генерации желаний, все правительства мира в конечном счете должны подчиняться западному диктату: вводить у себя те внутренние правила общежития, на которых настаивает Запад. И быть такими правительствами, на которых настаивает Запад, вплоть до конкретных кандидатур.
Как показало последнее широкомасштабное вторжение США и ЕС в сферу гипотетического влияния России, об обеспечении условий которого Россия, впрочем, не заботилась десятилетиями (Украина), а также попытки Запада управлять политическими процессами и в самой России, причем, не на уровне отдельных политических фигур, а вмешаться в формирование политического сознания – обе эти атаки говорят как о возможностях Западнизма, так и о его аппетитах. Никакого «жульничества» или «компромисса» со стороны пост-советских элит Запад терпеть не желает. И, надо думать что, если игра будет вестись все время в рамках правил, диктуемых Западом, рано или поздно она завершится победой Запада. А ракетно-космическая оборона поможет России не больше, чем помогли СССР его ядерные арсеналы. Запад, уничтоживший СССР методами идеологической и психологической диверсии, перед которой оказались бессильны даже руководители полу-мира, почему этот Запад теперь должен делать главную ставку на военную войну? Его войска размещены в каждом супермаркете, в каждом банкомате и в головах потребителей.
Претензии каких-то местных лидеров на более высокий статус должны рассматриваться властелинами Запада в качестве «рабочих» моментов. Собственно, так они это и видят, исходя из их слов и действий.
Но это ошибка. Хотя прежде я сказал, что механизмы мирового властвования пока не затронуты, это неверно в отношении условий мировой власти. Эти условия существенным образом изменились.
Властный механизм Запада неуязвим при условии и только при том условии, что потребители желают обменять генерируемые Западом деньги (лучше, долговые!) на генерируемые Западом вещи (лучше, произведенные их трудом, но им не принадлежащие как результаты труда!).
Стоит странам Запада начать платить за труд и собственное потребление какими-то редкими ресурсами (их на Западе нет, технологическое лидерство утрачено, а конкуренты Запада сами давно прошли стадию индустриализации и перешли в пост-индустриальный мир, что минимизирует их потребности в минеральных и других природных ресурсах), западная хриматистика должна рухнуть. Страны Запада превратятся в чистых банкротов и их можно будет брать голыми руками. Но… это совершенно невозможный сценарий, пока люди во всем мире хотят иметь все то, что предписывает им Запад.
Пока они хотят… Но что делает возможным это «пока»?
Закон неадекватности замен (с)
Предложенное мной несколько лет назад и знакомое слушателям моей школы эмпирическое правило состоит в том, что затраты энергии, необходимые для изобретения нового устройства (в технике) или нового способа общежития людей (в социуме) всегда необходимо выше, чем затраты энергии, необходимые для пользования этим новым изобретением как конечной данностью.
Придумать автомобиль сложнее, чем научиться им пользоваться. Совершить социальную революцию сложнее, чем приспособиться к новым революционным порядкам.
Если так, а проявления этого правила мы видим во всех без исключения поворотах мирового развития, откуда берется новая дополнительная энергия для совершения новых поворотов?
Эта энергия берется из психических девиаций, можно даже сказать, из конструктивного «сумасшествия» тех особей, которые по своей индивидуальной психической композиции неуютно себя чувствуют в тех условиях, которые «все нормальные люди», то есть конформисты, то есть носители того типа личности, для которого именно этот порядок оказался благоприятным, находят приемлемыми.
Поскольку энергия, необходимая для приспособленчества у конформистов, по мере их все большего привыкания, необходимо снижается от поколения к поколению, сам исторически господствующий порядок также деградирует, и рано или поздно должен наступить такой момент, когда энергия девиантных (для данного порядка) особей превзойдет энергию противодействия их усилиям и устремлениям в пользу ино-бытия.
Таково правило, которое периодически обеспечивает обновление социальных и технологических систем человечества.
Элиты бунтующей периферии Запада оказались в невыгодном положении по отношению к его правилам – и так и должно быть!
Но элиты самого Запада оказались в невыгодном положении в отношении моего эмпирического правила.
И да будет так!
Логика требует того, чтобы умственная деградация в первую очередь затрагивала элитарные слои любого общества – как раз те, что ответственны за качество существующего порядка, и где, в соответствии с законом неадекватности замен концентрируется максимальное количество конформистов. Западнизм не может отменить это правило, оно действует в любом человеческом обществе. Между тем, в силу того, что существенным элементом порядка стала на Западе хриматистика, Запад оказался крайне чувствителен к колебаниям элитарной разумности. Дж. М. Кейнс показал, что капиталистическая хриматистика необходимо омертвляет часть капитала в каждом цикле производства – капитал недопотребляется капиталистом, его присваивающим и недоинвестируется им же в новое производство. Это явление становится источником кризисов капитализма. По мысли Кейнса, существует два способа возврата капитализма в равновесное состояние. Во-первых, экспроприация капитала и его принудительное инвестирование. То есть, советский путь развития, к которому Кейнс относился с уважением. Во-вторых, творческое изобретение капиталистами новых объектов инвестирования. То есть, путь генерации потребительских желаний, избранный США.
Западнизм, однако, нанес сокрушающий удар по ментальным перспективам такого творчества уже тем, что упростил нормативное общественное сознание до желания вещей. Забавно, что учебники экономикс до сих пор следуют догме о «безграничных потребностях». В действительности, как показали психологические эксперименты, проведенные в 60-70-х гг. у нас и в ФРГ, вещные потребности в любых культурах конечны. Конечны как в плане ассортимента, так и в плане количества однотипных предметов потребления. Русские и немцы, советские и несоветские оказались совершенно одинаковыми людьми в этом аспекте. Если им создавали безграничные возможности потребления, они не приобретали товаров более некого (достаточно большого, впрочем) количества, и моделируемая «безграничная экономика» останавливалась. Наступал кризис потребления вещей. Безграничными же, по-видимому, являются только духовные потребности, например потребность в знании – но не у всех людей, а у тех, кто принадлежит к логико-интуитивному контуру популяции.
Западнизм нисколько не благоприятствует носителям этого типа сознания, «культивируя» в популяции противоположный, сенсорно-этический контур. Он то и является по настоящему «вещистским». И последствия такой политики мы можем видеть в форме падения покупательского спроса на Западе. Система генерации желаний дает сбой именно потому, что она напрямую зависит от творческой способности управляющих этими желаниями операторов, которых, в должном количестве, однако, уже нельзя найти. Они съедены системой, не воспроизводятся в ее наличных условиях, поскольку эти условиях неблагоприятны для их психического типа.
Таким образом, кризис Западнизма – это кризис чрезмерно разросшейся сенсорно-этической (потребительской) части общественного сознания.
Этот кризис открывает «окно возможностей» для конкурентов Запада, в частности, для России.
Смыслы и способы Победы
Напрашиваются два решения. Первое – трудное, но обещающее наибольшие перспективы. Вместо потребительской хриматистики переориентировать Россию и Китай в направлении знаниевой экономики, то есть статусного потребления знаний. Примером современного статуса может служить ученая степень. Для России этот путь труден тем, что у нас в элитарных слоях преобладает тот же сенсорно-этический тип мышления. Тогда как знаниевая экономика требует, чтобы ею управляли логики и интуиты. Этот путь труден, но не невозможен, с учетом нашей богатой научной традиции и традиционного уважения к знанию в Китае. А также с учетом того, что современные государства управляют не природными человеческими лесами, а лесопитомниками, и способны вносить в процессы воспроизводство человеческих популяций гораздо более масштабные изменения, и вносить их быстрее, чем это было возможно когда-либо в прошлом. По моему мнению, этот трудный путь является также оптимальным с точки зрения результата – только он привел бы Россию к мировому господству. В случае же реализации плана Б, это господство достанется Китаю.
План Б. Состоит просто-напросто в том, чтобы научиться тому, что уже умеет Запад: хриматистике и генерации желаний. С тем, чтобы создать своего рода «параллельный западнизм». Стратегическая уязвимость этого направления политики состоит в том, что этим «параллельным западнизмом» непременно окажется «китаизм», а России достанется все та же незавидная роль ресурсной периферии другого мирового гегемона. Это не соответствует интересам России и ее целям, по крайней мере, тем, что декларирует публично российское руководство.
Выбор за нами и за нашей способностью менять себя в интересах лучшего бытия.
Е. Милютин
преподаватель и руководитель Милютинской школы культуры и бизнеса
* Рисунок Якуба Розальски
|